Lawliet Walden Mulciber25 y.o.

Лоулайт Уолден Мальсибер

артефакты:
* палочка - 12 дюймов, сердечная жила дракона, терновник;
* порт-ключ в форме перстня с черным опалом, который переносит в семейный особняк, если произнести "Memento mori";
* найденный во время странствий по Северной Америке древний артефакт, зачарованный более двух сотен лет назад Салемскими ведьмами незадолго до свершившихся судов над ними. Представляет собой старинный браслет в виде обсидиановой змеи, затягивающейся на запястье и охраняющей своего владельца от недоброжелательного воздействия Империуса - до конца не сводит на нет силу заклятия, но помогает с ним бороться и сохранять свою волю.

генеалогия:

Bardalph Heort Mulciber (1923) — отец
Halfryta Mulciber (nee Burke) (1928) — мать
Isla Caralyn Mulciber (1958 - 1976) — сестра
... Mulciber (1960)— кузен

места и годы работы:

1973 - 1975: сотрудник в Лавке древностей;
1976 - н.в.: владелец Лавки древностей.

умения:

С 17 лет занимается освоением беспалочковой магии, неплох в заклинаниях, весьма посредственен как в бытовой магии, так и зельях.
Среди прочих непростительных трепетную любовь испытывает к Империусу

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
я убью короля с его свитой,
сердце вырву, что билось под кожей,
[indent] Лоулайта с золотой ложечки вскармливают рассказами о величии. Пихают грубо и бесцеремонно, царапают гланды, кровь разводами ложиться на снежно-белые скатерти; кудрявая голова держится ровно, лишь глаза до боли косят в сторону матери, а та кротко кивает. Когда рождаешься в семье с определенными принципами, выбирать не приходится, отцовская любовь обжигает: не греет, не разукрашивает яркими красками счастливых детских воспоминаний — остаёшься бесцветным. Уродливыми шрамами ложатся остатки гнева на радужку глаз; сверкают красным каждый раз, когда Мальсибер младший злится. А злится он часто. Вправо скосит глаза — там мать с гордо поднятой головой, холодная и статная [а руки у нее все равно ласковые и нежные, ими она задумчиво перебирает волосы сына, когда читает ему книги перед сном]; влево скосит взгляд — там отец с фанатично горящими глазами, курит дорогие сигары, смахивает с плеча невидимую пыль и громко-громко смеется над любой шуткой [Лоулайт думает, что папа туповат, раз хохочет так заразительно].
[indent] Отец поднимает бокал, в ответ приподнимаются еще десяток. Лоулайт не моргает и даже вздохнуть боится, свечи и звон хрусталя его завораживают; еще больше завораживают секреты, которые витают в воздухе вместе с ароматом дорогого парфюма. Мальчик прижимается к стене и скользит руками по дереву, нащупывая себе выход; он с упоением ищет секреты в складках мантий, раскрывает скрипучие шкафы и едва не задыхается под грудой скелетов, что выпадают из них. Лоулайт сверкает хитрой улыбкой и набивает этими секретами полные карманы. Человек находится в постоянном поиске духовного и визуального совершенства — и поиск этот, самоотверженный, но такой до зубного скрежета нескончаемый, мучительный и тщетный, длится долгие тысячелетия. Меняются образы и лица, слетают маски, все новые культовые герои вступают на шахматную доску, но проблема этого абсолюта по-прежнему передается из рук в руки нерешенной, будто сложная математическая задачка: создаешь красоту — получается симулякр, отчаянно силишься выделиться и отыскать совершенство в уродливом — кличут эпигоном, ведь до тебя это в любом случае уже пытался сделать кто-нибудь другой. Лоулайт пытался понять и пытался осмыслить с самого детства рамки идеалов, придуманные и воспетые людьми. Смотрит на дорогую картину в отцовском кабинете, но видит жуткую мазню, а вот в том пейзаже, что криво висит на стене в кафе, он видит запертое в прекрасной клетке милосердие и всепрощение, кротость и недоступность, отвагу и бесстрашие. Слушает рассказы мистера Реддла и не понимает почему одни люди хуже других [о своих сомнениях говорить нельзя, на скуле недавно зажила царапина от отцовского перстня], почему чья-то кровь краснее и гуще; поймет лишь тогда, когда она польется по улицам и Лоулайт сам будет направлять поток в нужную сторону.
[indent] Чувство паники и страха какое-то странное, н е п р а в и л ь н о е. Звук удара резкий, запах алкоголя еще резче; мать даже на полу сидит величественно, словно королева, склонившая голову после достойной битвы. Отец же над ней стоит как палач. В его взоре плещется что-то странное, безумное, уродливое. С ним что-то не так, ровно как и с нею. У его тени, небрежно отброшенной на стену кабинета, вырастают крученые рога, ногти заостряются и чернеют. Руку Лоулайта ловит ледяная рука эльфа: хозяин не должен быть здесь. Ужас холодным одеялом накрывал худые плечи, заставляя дрожать, а оттого сильнее кутаться — позволяя щемящему чувству липкого страха буквально прорастать сквозь маленькое трепещущее сердце, еще живое, но уже поцелованное инеем. Жаль, что его не учили принимать свои страхи. Жаль, что его обманывали, говоря, будто бы настоящие мужчины никогда и ничего не боятся, что им не присущи ни душевная боль, ни глубокое одиночество. Дрожащими пальцами трет цепочку с семейным кольцом [папа обещал, что оно станет по размеру как раз к первому курсу] и думает о том, что такой секрет займет слишком много места и что цена его слишком велика. Он никогда не видел маму слабой — Лоулайт не помнит, где и от кого впервые услышал эти слова, сказанные благоговейным шепотом [позже подобная рецензия покажется льстивой бессмыслицей, но тогда породила в нем особую преданность].

Стану чьей-нибудь мертвенной дрожью,
Словом горьким, надеждой убитой,

[indent] Званный ужин в честь рождения сестры, вновь звон бокалов, вновь тепло от свечей, но глаза Лоулайта восторженно сияют от созерцания маленького человека в колыбельке. Он обнаруживает внутри то самое чувство из книг, когда в душе цветет и вьется ядовитым плющом желание защищать кого-то, когда ты понимаешь, что положишь голову на плаху вместо нее. Лоулайт первый по ночам просыпается от крика малышки, порывается бежать в её комнату чтобы проверить, что все в порядке. Отец говорит, что это не его проблема. В их доме так часто врачи шуршат пергаментами и склянками зелий, а двери так часто хлопают перед носом младшего Мальсибера, который в своем яростном желании защитить сестру готов рвать и метать; который может часами искать в библиотеке новые книги про любимые растения сестры; который бьется в истерике и кричит, что убьет эльфа, если тот не пустит его к Айле сию же секунду. Она растет такой же бесцветной, как и сам Лоулайт; она — прекрасное наливное яблоко, отравленное самой тьмою, что так желает заполучить себе всякий смертный. Ее душа — это оранжерея мертвых цветов. Айле полезно быть на свежем воздухе, но от малейшего порыва ветра она чахнет все сильней; Лоулайт готов убить того, кто так несправедливо решил ее судьбу.
[indent] Бокалы уже звенят не так мелодично, скорее раздражающе, а от свечей болят глаза; Лоулайт зевает в ладошку и ждет удобного момента чтобы сбежать из-за стола. Краем уха слышит, как отец и мистер Трэверс обсуждают сближение семей; что их с Делайлой будущий союз будет поистине волшебным. Небольшой спойлер во избежание недопонимания: Лоулайт ненавидел Делайлу всем сердцем, от макушки до пят, от одного бока, до другого, внутри и снаружи; ему была противна сама мысль о том, что однажды придётся взять её мерзкие маленькие ручонки в свои ладони, принести клятву и поцеловать это гадкое лицо. В тот же вечер счастливый будущий жених вытирает белой рубашкой кровь со сломанного носа, а будущая счастливая невеста размазывает по лицу сопли из-за сломанной руки. Воистину, это будет брак заключённый на небесах. Ядовитые капли сочатся во рту, а Лоулайт на прощанье шепчет своей благоверной: «я тебя ненавижу» и получает взамен такое же признание; так чудесно, что чувства взаимны. Им пытались навязать дружбу, пытались внушить взаимоуважение, но вместо этого лишь сильней закрепляли ненависть.
[indent] Взрослые могут быть жестоки, но настоящими зверями были другие дети. Особенно те, у кого перед глазами с самого детства пример всепоглощающего эгоизма и жестокости. Легко попасть в плохую компанию когда отцовская рука мягко тебя подталкивает. Присмотрись к сыну Трэверсов, оглядись, держи в поле зрения тех, не забывай про этих; с десяток фамилий прячутся на задворках сознания. Хогвартс оказался куда более захватывающем местом, чем ожидал Лоулайт: здесь было столько разных людей, столько секретов, столько историй, ему каждую хотелось собрать и запечатать в конверт чтобы потом вскрыть и насладиться. Здесь всё дышит магией и волшебством, здесь он найдёт ответы на все вопросы. Это напоминает о том самом мире, о котором рассказывает Темный Лорд. Том самом, где Мальсиберы будут обладать силой — безликой и разрушительной. Силы выдавливать глаза и вырывать языки. Силы возвращать утраченное здоровье.
[indent] Звон бокалов давно заменен звоном кубков в Большом Зале и теперь уже не Мальсибер старший правит балом. Лоулайт, как и отец, меняет маски и улыбки с ловкостью знаменитого фокусника; для тебя — учтивая и вежливая; для него — презрительная гримаса; для третьего — заинтересованный взгляд и искренний смех [для Делайлы Трэверс лицо всегда одинаковое]. Лоулайт по мере взросления всё чаще пребывает в состоянии гнетущей дисфории, мысли у него также рождаются странные: кривые, рваные, ускользающие, словно старые сбитые ступени, ведущие в какой-нибудь полузаброшенный подвал; оступишься — упадешь в пучину нарушенного ритма и черного хаоса. Даже мясо — безвкусное, никакого удовольствия, просто топливо: продолжай идти, продолжай наращивать мышцы, не выпускай из руки палочку даже на секунду. За углом ведь наверняка стоит очередной идиот в красно-золотом галстуке, а с языка у него так и хотят сорваться остроумные замечания [лишь по его собственным меркам]. Мальсибер скрипит зубами чаще, чем следовало.
[indent] Не блистает в спорте, не блистает в науке, не блистает нигде, но лишь потому что не хочет. Он бы с удовольствием затмил всех на заклинаниях, но к чему это? Зачем показывать превосходство над магглорожденной в сотворении воздушного пузыря на лице, если потом он покажет все свои навыки во время службы Лорду? Зачем сидеть над цветастой книгой, когда можно перечитать от корки до корки что-то о настоящей магии? Той самой, что будет идти прямиком из огрубевшего черного сердца; той, где палочка вовсе не нужна. Зачем волноваться о том, в какой цвет окрасятся флаги в Большом зале если по итогу руки всех этих людей будут по локоть в крови?

Тем, кто слаб, я несу разрушенье;
Проигравший получит лишь слезы,

[indent] Порою случается так, что жажда власти — по своей сути, правильное и плодотворное желание, способное помочь человеку развить небывалые таланты, свернуть горы и повести за собою многотысячные армии — оборачивается эмоциональной деградацией, разочарованием в каждой неудаче, зацикленностью на единственной цели и раболепном поклонении, что, разумеется, рано или поздно приводит былого короля жизни к разбитому корыту [все свято верят, что в этот раз сценарий будет иным, ведь их идол отличается от других]. Лоулайт давно уже слушает Темного Лорда с неподдельным интересом, хватается за любые огрызки информации о новых темных заклинаниях, выискивает в лавках все новые книги о темной магии. Ряд блистательных удач в игре за первенство рождает слепую идиолатрию, которая, происходя из своего обладателя, медленно, но верно перетекает в духовные сосуды его последователей,
почитателей, даже старых приятелей; а затем чернилами вбивается под кожу, змеится по венам, отравляя само сердце. Таким образом, сидящий на троне собственноручно прокладывает себе путь к неминуемому позору — однажды внушив окружающим полуправду-полуложь [Лоулайт понимает, что непобедимых нет, Лоулает понимает, что и на их злодея найдется когда-то свой герой, Лоулайт понимает слишком многое] о своей абсолютной непобедимости и лишившись возможности ошибаться даже по пустякам. Обожествлять себя, считая непобедимым только из-за короны на челе, неплохих навыков и благосклонности фортуны — первый шаг к черной пропасти, выбраться из которой после фиаско будет уже невозможно. Так что даже тут Лоулайт не старается прыгнуть выше головы, идет вперед размеренно и спокойно, не ныряет с причала вниз головой. Лучшие слишком быстро становились пушечным мясом, равно как и худшие.

Прорасту сквозь живот его розой,
Чтоб закончилось горькое бденье,

[indent] Бокалов звон и шуршание мантий, теперь он уже и сам сжимает пальцами хрусталь с золотистой жидкостью. Взгляд его, что эол бессовестный, а душа как земля изрытая. На часах уже время позднее, шелк ночной над главами стелется, крошит пыль золотую пыль на горизонт; по углам свисает паутина всех этих таинственных слов и взглядов во тьму, что пытаются отыскать истину. После первого убийства Мальсибер ищет в себе сожаление, но так и не находит: хочется отряхнуть руки, словно случайно испачкал их в пыли. Вспоминать те испуганные глаза маггла немного неловко — стыд отзывается раздражением, раздражение — тошнотой. Будто кто-то решил у него на глазах выпотрошить котёнка. Чужое горе — всегда чужое. Особенно то, что принесено его руками. Ему не особо приятны убийства и пытки, предпочтение отдаётся искусству манипуляций; Мальсибер держит палочку куда уверенней и изящней, когда с губ срывается волнующее: «Империо».

И помчусь ворошить пепелище
Там, где зорок мой взгляд ястребиный;

[indent] Лоулайт едва сдерживает рвотные позывы когда видит разбитую голову лучшего друга. Череп — просто пустая коробка, средоточие гаснущей мысли, нет уже в этих костях того человека с которым он столько лет жил под одной крышей, за которого готов был разорвать всех и вся. Ведьма, стоящая на крыше, смотрит вниз с испугом, руки бледные плетью повисли; в её глазах отчетливо виден шепот тьмы: непрошенный совет ступить на дорогу, где нет места страданьям и страху, где она ещё чиста и невинна, а не утопает по локоть в крови своих родных. Делайла Трэверс бежит с места преступления, а Лоулайт Мальсибер следует за ней по пятам. Хочет разобраться с этим словно презренный маггл — кулаками выбить дурь из этой высокородной суки. Он хочет заставить ее верещать словно свинью, резать на куски и вырывать зубами каждый хрящ её проклятого тела. Но решающее заклинание с губ так и не срывается: пусть она достигнет совершеннолетия, проживет эти два года в плену собственной совести [если таковая вообще может быть у подобного существа], а затем погибнет в честном бою. Мальсибер бросает на ее израненное тело фамильный медальон и шепчет, нежно касаясь уха губами: «следующая наша встреча будет на твоей могиле, дорогая невеста». Ведьма знает, что это не ложь.
[indent] Лоулайт первое время пребывает в своём собственном мире, зависший где-то между жизнью и смертью. Он ведь большую часть своей жизни готовился к смерти сестры, хоть и пытался шлепнуть по рукам костлявой. Но Темный Лорд поднимает его из земли — белого и червивого, — чтобы он вернулся в свой старый мир — такой же никчёмный; ему дают цель, ему дают средства. Смысла в своей жизни он видит не то чтобы много: хочется крови, хочется алкоголя, хочется чего-то, хочется/хочется/хочется. Желание все растёт, несравнимое с этим телом; набивает брюхо, а все равно мало. Ему хочется больше секретов, больше значимости, больше боли [для себя/для Делайлы], больше отмщения. Лоулайт устраивается на работу в небольшую
лавку древностей [а после смерти предыдущего хозяина и вовсе с отцовских денег покупает лавку], ему всегда было спокойней в таких местах. Ищет новые старые вещи, любовно продолжает открывать шкафы и сдувать пыль со скелетов. Ему все ещё нравятся истории и секреты, нравится их тяжесть где-то за пазухой. Но лишь один секрет гнетущим камнем весит на шее и тянет к земле: зачем Делайла Трэверс убила его сестру и собственного брата?

Подарю миру грязь — и рубины,
Порожу богатеев и нищих.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:

как вы видите будущее персонажа:
верная служба Лорду в надежде получить ответы на все вопросы устройства будущего мира и жгучее желание отомстить убийце сестры

связь: