❝ молю: «не исчезни» - наивно, согласна.
позволь лишь одно сказать:
«из пепла воскресну под звёздным паласом,
чтоб снова тебя обнять». ❞
[indent] Последние три месяца тьма и тишина всё чаще были её постоянными собеседником и спутницей.
Джуд просыпается всегда на рассвете — открывает уставшие глаза сразу же после того, как солнце роняет первые капли этого дня. Будто лимонного сока плеснули на пол неряшливо и затереть поленились. В столовой темно, не горят лампы над головой, да и от окон не так много проку, не с блэкаут шторами, что они с дизайнерами когда-то так тщательно выбирали. Темнота скрадывает яркость, скрадывает цвет: насыщенно красный видится тёмным; багровым, лишь маслянистый свет настольной свечи бликует на россыпи гранатовых зёрен, что в пору бы думать о гранях драгоценных камней, о глубоко рубиновом, — но ей, Джуд, зёрна видятся лишь каплями венозной на белом фарфоре. Дрожащей рукой вкладывает в рот пару зернышек граната — теперь из аидового царства будет не выбраться.
[к горлу подкатывает желчь]
[indent] Джуд знала о моральной боли очень многое. Хуже всего было когда забрали Айдана, её Айдана; вырвали трепещущее сердце из грудной клетки, а добивать не стали. Она могла бы подобрать десяток подходящих слов, но всё равно никакое сочетание букв не выразило бы достаточно полно всё то болящее, не заживающее там, внутри. Возможно, оно гноится день ото дня. Возможно, скоро этот нарыв вскроется. Или [float=right]
[/float]случится сепсис. Или ещё что-нибудь, что поставит точку — ту, последнюю, вместо затянувшегося многоточия длиной в дни, месяцы, годы. Точки могли бы стать песней, шифром, только так и остались тишиной. Безмолвной, давящей. Может быть, осуждающей. После — попытки забеременеть, осуждающая желчь со стороны общества, недовольное лицо матери. Быть может, если продать дом, то станет чуточку легче? Но пока Джуд с трудом сервирует стол на одну персону — каждый раз чудится, что Бойд вот-вот спустится со второго этажа, как когда-то недавно. Или давно. Потеря стирает подлинное самоощущение: прошёл год? Или сто лет? Но ведь до сих пор может воспроизвести в голове его голос, в каждой интонации. Не сонно, не бодро — константой, которой он всегда был и остаётся в жизни Джуд, в её многочисленных точках, которым нет конца, даже после своей смерти.
[indent] Когда-нибудь она это примет.
[indent] Когда-нибудь Джуд сможет сказать «я любила Бойда» [это у другой любви, уважительной_дружеской_десятилетней] вместо «я люблю», пока внутри царапается воспалённое, гангренозное «и буду». Он был ей другом, был опорой и поддержкой, не смотря на то, что настоящей любви к нему как к мужчине в ней было совсем уж немного.
[indent] Она говорит тихо, когда часовая стрелка переваливает далеко за полночь и в абсолютной темноте не разглядеть даже очертаний собственной руки. Джуд так же не включает ламп, не зажигает свечи. Потому что так проще: говорить до хрипоты, сидя у камина и пересказывая детали прошедшего дня мертвому мужу, перебирая их, как мелкие косточки, гладкие и выбеленные. Когда-то бы Декуин сравнила собственные мысли с прибрежными камнями: множеством сверкающих осколков, тёмных и светлых, с прожилками, похожими на паутину. Но остаются только кости. Джуд говорит с Бойдом и, каждый раз переводя дыхание, надеется, что он ей ответит. В эту ночь. И в эту, и в ещё сотни последующих. Ведь Бойд отвечает, когда сон всё же преодолевает, перемалывает остатки сопротивления, заставляя склонить голову и выпустить телефон из ослабевших пальцев. Во снах он всё тот же, что и в первый, и в последний день — время замирает вокруг него золотистыми пылинками, пока Бойд смотрит на них подолгу, прежде чем переводит взгляд на Джуд.
Он не говорит ей забыть о нём.
Не велит помнить.
Девушка сама вольна выбирать и из раза в раз вместо помилования шагает на эшафот.
— Мне кажется, что мир вокруг меня — это декорации, — говорит она ему во сне, потому что за этой завесой время принадлежит только ему. И голос тоже ему принадлежит. Когда-то попыталась сказать это Айдану — брат посмотрел напряженно, почти испуганно; пришлось разгладить ткань лёгкой рубашки, закусить губу и притворно улыбнуться. Проигрывать битву за собственный разум не хотелось. Ведь если болтать лишнее, то однажды может оказаться, что события дня пересказываешь не [_мертвому] мужу, а врачам в своей палате. После таких мыслей всякое слово застревает у Джуд в горле и ей не удаётся из-за этого краеугольного, раздирающего стенки в кровь камня ничего сказать. Видеть мужа во снах — больно, вот только уже уяснила, что не видеть — гораздо больнее. И порой она действительно верит, что стены мира вокруг вот-вот упадут, как театральные декорации, подобно когда-то обрушившимся храмам, и она окажется там, куда Бойд попал, уносимый безбрежным. Наверное, и сны жены жмут ему в плечах, но он всё равно приходит и никогда не спешит. А пока она вглядывается в темноту и надеется услышать шорох чужого дыхания, из раза в раз говоря в абсолютную пустоту так и не прозвучавшие в тот роковой день слова:
[indent] — Я тебя тоже.
[indent] Вздрогнув, Джуд очнулась от наваждения, накинула на плечи плед и сильнее поджала ноги. Ещё всего лишь пару? тройку? часов назад лужайка её — осознание, словно пузырики шампанского, всё ещё щекочет на языке неверием, — дома была тоскливо сера и лишь кое-где виднелись росчерки золота, а сейчас от воды в бассейна во все стороны плясали солнечные зайчики, а солнечные лучи целовали усталые веки.
— Ты какая-то взвинченная, право, не выспалось? — Подобно коралловым рифам оцарапывает выступающий позвонок, заставляя выпрямить плечи больше нужного — так выглядит готовность возводить барьеры, вынуждая даже в такой ненавязчивой фразе отступать за очерченные границы. В горле пересыхает, в горле дерёт острыми лезвиями, когда она пытается сказать, не закричать пытается:
[indent] — Не понимаю, о чём ты.— Настолько глупая и высокомерная забота колет болезненно; малодушно хлещет по щекам. Не трудно [float=left]
[/float]представить разочарование, что поселилось в уголках поджатых губ, тщательно подведенных нюдовым карандашом. В миг ей хочется стать меньше, незаметнее, незначительнее — слиться с дверью на манер хамелеона; выскользнуть, пока материнская рука не ухватила за многостральный хвост. Не выйдет, миссис Декуин приехала с самого утра и всячески делала вид, будто пытается развлечь дочь разговором и оказать самую настоящую поддержку. Джуд знала: скоро она предложит сходить на какое-нибудь прослушивание, громкий кастинг, быть может, дать интервью, от которого она с завидным упорством отказывалась. Мать, сидящая напротив — вот уж ситуация из ряда вон, бедного Айдана, наверняка, инфаркт хватит, — лучится довольством да умиротворением, смотреть не просто тошно, но Джуд смотрит, нет, вглядывается: старается детали подметить, свести в общую картину к единому знаменателю. Не получается ровным счётом ничего, маленький процессор в её голове высвечивает фатальную системную ошибку — вереница воспоминаний путается узелками, цепляется за крючок другой, навязчивой и острой мысли.
[indent] Кофе горчит. Не то, чтобы он не должен, и не то, чтобы Джуд возражала против этого в обычные дни — скорее, наоборот. Но сегодня же чашка несчастного эспрессо, как и едва ли не всё, вызывает лишь поток раздражения, хаотичного и пульсирующего под кожей, кажется, в самих костях. Возможно, дело в том, что чашка принесена заботливой матерью. Нужно было заваривать чай. А лучше — ей не приходить в принципе. Спустя несколько часов нервы сдают окончательно, отбросив волосы за плечи, она быстро прощается и едва сдерживается чтобы не побежать к машине.
[indent] Прижимает книгу к себе крепко; увесистый фолиант, что секундами ранее едва ли не выскользнул из ослабевших рук, грозя переломить под собой не только кости её ступней, но и устлавшую пол светлую плитку, давит на рёбра с такой силой, что дышать больно. Джуд сразу же направляется к любимому месту, отметив, что сегодня людей чуть меньше обычного. Дёргает углом губ, нарочито замедляя шаг. Заставляя себя срастись с каменными плитами, похоронить сам звук, срастаясь кожей с приятной тишиной кофейни [относительно гула улицы, разумеется]. А после по инерции делает ещё шаг, больно ударяясь тазовой косточкой об угол стола и шипит как недовольная кошка,
[indent] Уличная пыль оседает на панорамном окне, Дужд уже знакома с каждой песчинкой, от неотрывного созерцания улицы болят и слезятся глаза, но она их не отводит. Прохожие бегут по делам, сверкая бумажными пакетами и свисающими оттуда пучками морковки и петрушки; мол, смотрите, я здоровый житель, я обожаю весь этот безглютеновый Диснейленд. Джуд не любила тех людей, что пытались казаться идеальными, на публике щеголяя морковью, а по вечерам жуя гамбургер и выбрасывая пластиковые бутылки в океан. Они кутаются в одеяло из своей лжи, хотя обожают холод. Приторно правильные, аж скулы сводит от их медовых улыбок.
[indent] Усталость наваливалась разом: её будто жгли и топили одновременно, а затем как ненужную куклу выбросили за порог; раньше было жарко, а сейчас постоянно мерзнут длинные ноги, тонкие руки — её тело будто заменили на что-то новое и это новое тело её собственный организм никак не может прогреть. Она постоянно мёрзнет, натягивает рукава до самых кончиков пальцев, обнимая кружку кофе. И когда кружка остынет, она попросит новую. Одну, две, три, четыре. И уйдёт, не сделав и глотка, хотя в горле пересохло от слез, вцепившихся в него мертвой хваткой.
[indent] Она опирается подбородком на ладонь и заправляет прядь за ухо, пытаясь погрузиться в чтение. Попытки сосредоточиться успехом не увенчались, телефон тихо жужжит и Джуд неохотно отрывает взгляд от книги. Учиться не показывать слабость — тяжело и больно; у Джуд это получается ч переменным успехом. Раньше — едва она переступает порог дома и с воем оседает на пол прямо у дверного косяка, теперь же позволяет себе держать глаза сухими по несколько дней.
«Нет, я в порядке, я не лежала на полу» пишет она Айдану.
Ложь. Ложь. Ложь. Она ебучая лгунья.
[indent] Вчера снова не сдержалась, снова плакала навзрыд и выла как раненный зверь. Как сильно нужно прижать к себе Айдана, чтобы согреться? Джуд замерзла, так чертовски замерзла, что хотела бы слиться, не быть пустой, или просто не быть. Ей тяжело, ей больно, ей невыносимо.
[indent] С таким же успехом, чужие слова могли быть звонкой пощёчиной, могли быть атомным взрывом — Джуд вздрагивает, и пусть книга всё же остаётся в руках, губу прикусывает со всей силы, чтобы не разразиться отборными ругательствами. Она не сразу осознаёт, что действительно дрожит от слов, от этого ужасающего чувства — ярости, царапающей её изнутри острыми когтями. Слабость накатывает резко, обгрызает [float=right]
Ублюдок.[/float]костяшки пальцев пополам с накатывающей паникой; воздух застревает в лёгких, ощущается таким тяжелым, что почувствовать бы себя рыбой на берегу, подёргивающейся судорожно под жестокостью чужого взгляда. Хочет зажмуриться, спрятаться хочется, но что-то острое, задетое чужими словами, заставляет голову вскинуть, взглядом упереться в потемневший кварц чужих глаз.
Ядовитая мысль мгновенно растворяется в смущенной улыбке парня, что нарушил её спокойствие. Он милый и понятный как два фунта стерлингов. Он сам кажется совсем неподходящим для здешних мест: слишком яркий и вместе с тем тёмный, сочетающий всё в себе каким-то немыслимым образом.
[indent] — Воланд. Как тот из Гарри Поттера. — Голос проваливается, сипнет. Жаждой, страхом, накатывающей тошнотой и всем тем, что ломит кости, требует рассыпаться, разойтись трещинами, явить своё мягкое нутро. — А как вам тот момент, когда Маррита жонглировала черепами чтобы спасти возлюбленного? — Джуд улыбается мягко и спокойно, в ней два течения схлестнулись и никак не поделят берег. Одно желает дерзить и показывать клыки, рвать и метать, другое же умиротворенно прикрывает глаза и понимает, что все в порядке, что это просто знак внимания. Крупица заботы никому никогда не мешала.
— Чудесно, приятно было поболтать — она опускает глаза на бейдж и удивленно приподнимает брови. — Зевс. — Джуд делает пару шагов, чувствуя где-то в районе позвоночника решимость никогда больше не заходить в эту кофейню. — Следующий круассан лучше подарить той девушке за столиком слева, может быть тогда и вечером что перепадет.
[indent] А затем
[indent] всё
[indent] [indent] взрывается.
[nick]Jude Dequine[/nick][icon]http://forumstatic.ru/files/0019/c6/48/64338.png[/icon][character]<div class="pr_name">Джуд Декуин, 29</div> и тут самой себе не веря от <a href="ССЫЛКА НА ПАРУ">солнца</a> отверну лицо<br>[/character]
[/float] спокойнее медленно проговаривает: - концерт. я позвала тебя на концерт и ты улыбнулся. девушка заправляет за ухо выбившуюся прядь и складывает руки на груди, - я решила, что ты согласился. парень ставит готовый капучино на барную стойку и извиняюще улыбается, чуть склоняя голову и с силой поглаживая затылок. – ты меня не так поняла. прости, но я не могу составить тебе компанию, - он поднимает глаза и смотрит за спину девушки на пустой столик возле панорамного окна, ставший для него навязчивой мечтой, - я совсем недавно расстался со своей девушкой и не уверен, что готов к подобным встречам …, - ложь льется нескончаемым потоком, но по другому он не может: задание есть задание. синеволосая незнакомка складывает губы в букву «о» и берёт в руки стакан с кофе, на прощание закидывая мелкие купюры в банку для чаевых и едва слышно произнося: - тогда в другой раз? зевс робко улыбается в ответ и кивает, вновь оставшись в одиночестве в полупустой кофейне; дверь с едва слышным стуком закрывается и наступает тишина. 
[/float] зевс вновь напевает знакомую песню себе под нос, забивая все полученные заказы в терминал, не обращая никакого внимания на раскачивающуюся в смазанных петлях дверь за посетителями, пока не приходит 
[/float] но зевс бесшумно подходит к девушке и замирает: она отрывает взгляд от книги и вопросительно смотрит на него, а он словно тонет в её глазах, подобных самому океану. сердце отбивает быстрый ритм, а язык неприятно сохнет во рту, пока руки неуверенно ставят перед джуд стакан и сладкий десерт. 
