| твои пальцы пройдут как песок сквозь мои а в твой яблочный голос проникнет грубый ядерный привкус |
[indent] Быть Джеймсом Поттером приятно. О правую руку всегда идёт верный друг, какого захотел бы каждый в этой школе, но именно он, Джеймс, заслужил эту преданность. К левой руке льнет зеленоглазая красавица [но не та, что посещает его сны], о которой многие могли лишь мечтать. Его имя знает каждый из обитателей Хогвартса, его фамилию произносят либо с лютой ненавистью, либо с благоговейным трепетом [либо с гордостью, либо с разочарованием, он весь либо либо либо]. Он не стесняясь пользуется всеми дарами, какими жизнь сполна осыпает его.
[indent] Всем известно что от безделья портится характер, Поттер невыносим в своём оленьем упрямстве; гриффиндорская команда по квиддичу едва не валится с мётел от усталости, а он цедит сквозь зубы: «Ещё раз». И когда сам понимает, что продолжать бессмысленно, объявляет, что тренировка окончена. Сам всегда покидает стадион последним, заходит в пустую раздевалку и со вздохом опускается на скамью. Задница задеревенела от долгого сидения на метле, а мышцы сводит от напряжения; селедка, которую кто-то притащил в раздевалку, невыносимо смердит, поттеровский идеальный нос презрительно морщится, а мозолистая рука выхватывает палочку, уничтожая завалявшуюся рыбину. Тренировка окончена, пора бы вслед за командой идти в гостиную, но он не торопится. Неторопливо снимает плащ и перчатки, рассматривает метлу, гадая, стоит ли взять её с собой, чтобы как следует отполировать. Он тянет время перед чем-то, чего сам не понимает. В одиночестве ему неуютно. У Джеймса всегда было место, всегда были друзья и компания; кто-то смеялся над его шутками, кто-то не смеялся. Ему было комфортно, мир вращался так, как задумывалось при его создании, сердце с ритма не сбивалось [пожиратели смерти падальщиками не пировали на трупах знакомых// п о к а ч т о].
[indent] Привычный мир сегодня пошатнулся, Земля сошла с орбиты, портя день одного из любимчиков судьбы, чьи щеки госпожа фортуна не уставала осыпать поцелуями. Он тихо насвистывал себе под нос новую песню «Сестричек» и расплылся в довольной улыбке когда Мэри поймала его руку, немного царапая кожу своими ярко-красными ногтями. Поттер понял что сейчас произойдёт когда она начала набирать полную грудь воздуха. Он мог стерпеть многое, благо годы ухаживания за ледяной королевой закалили растоптанное сердце, но обвинения в неверности были той самой последней каплей. В списке его достоинств [девочки с младших курсов наверняка бы могли составить сотню пунктов его лучших качеств] верность занимала не последнее место. Во время этих отношений прекратились даже многочисленные комплименты в сторону Лили Эванс, а уж это значило многое. Они ругались так громко, что даже третьекурсницы, вечно следующие за ним по пятам, решили посплетничать в другом месте. Мэри никогда не нравилась ему так, как нравилась Лили Эванс. Её волосы тускло-пшеничные, нос с небольшой горбинкой и глаза горят совсем не той зеленью. Чувствуя, что правда не на ее стороне, Мэри кладёт ладонь ему на живот и медленно скользит ниже. Поттер устал, Поттер зол и упрям.
[indent] — Хватит, — Джеймс отталкивает её руку, словно прогоняя надоедливую муху, — Ничего больше не будет.
[indent] — Это все из-за Эванс, да? Я видела как ты смотришь на неё, все ещё пускаешь слюни, хотя ей плевать. — Макдональд злится. Макдональд хочет крови. Джеймс видит как на её глазах выступают слезы, но вместе с этим сжимаются губы. Она хочет задеть его за живое, хочет вонзить в грудь крюк и с силой дёрнуть на себя, ломая ребра. Но за время их отношений она безнадежно забыла как бывает жесток Джеймс Поттер.
[indent] — Нет, Мэри, все из-за тебя.
[indent] Поттер, разумеется, не винит Лили; и себя не винит, и Мэри. Вся эта затея изначально была обречена на провал. Он лишь хотел чтобы Лили ревновала, постоянно слыша от Мэри о том, как он хорош. Как здорово он целуется, как он хорош в постели, как тепло и уютно в его объятиях. Чтобы на задворках сознания она с этим согласилась и приняла.
[indent] Стадия тупого принятия реальности вызывает желание напиться и смешать первую встречную слизерианскую выскочку с пылью — просто потому что он так хочет, просто потому что у Джеймса Поттера все из перечисленного получается замечательно. Всегда получалось. Справляться с собственными чувствами было гораздо легче, если кто-то страдал вместе с ним. Мэри своими словами запустила тот самый механизм самобичевания, успевший уже заржаветь и покрыться пылью. Мысли о собственных недостатках ранимые и ранящие, он перекручивает в мысль о том, что все дело в нем — Лили не выбирает его и тянется к другим, потому что Джеймс хуевый. Поздно обратил внимание, не был достаточно романтичен, не был достаточно хорош, умён или заметен. Не был тем, кто может осчастливить Лили Эванс.
[indent] Дальнейший сценарий весь замок знает наизусть: так было испокон веков. Когда у его существования снова появляется столь очевидный центр, который он так упорно пытался либо завоевать, либо проигнорировать [он же пытался, кажется, три тысячи раз], Поттер будет жить по инерции. Исход всегда один: рано или поздно [упущенное время прямо пропорционально последующим мучениям] он возвращается к своему самовозведённому идолу; хочет ли того он сам, да и Лили тоже, — не важно, ему бы самому весь этот хаос внутри на кого-то вылить, выместить, эту бешеную лихорадку хотя бы на долю секунды заткнуть — его разрывает, он мучается, будто в агонии, то ли от собственной глупости, то ли от её красоты [вероятно, от обоих вариантов].
[indent] Джеймс широкими шагами возвращается на стадион, вместе с белыми облаками пара из его тела выходит ярость. Ледяной ливень прожигает кожу насквозь. Руки даже в перчатках скользят по древку и он с легкостью мог бы ослабить хватку, поддаться гравитации и лететь головой в мокрый песок. Но высота лечит, всегда лечила — и, хочется верить, что всегда будет. Ветер рассказывают ему сказки о злых духах, забирающих детей, и про чужое могущество; листья лениво срываются с насиженных мест и скользят по ветру, выкладывая Джеймсу зеленую дорожку; высота Поттера любит, и он отвечает взаимностью. В воздухе он чувствовал себя по настоящему счастливым. Петляя меж разноцветных флагов, что под натиском шквального ветра хлещут о столбы оглушающе, едва не разрываясь на части, понимал, что какое бы дерьмо в жизни не случилось, Джеймс всегда может взмыть в небо, оставив все позади. На такой высоте мир становился собственным отражением, контуры стирались, тени вытягивались, знакомые по очертаниям, но в то же время не внушающие доверия.
[indent] Впервые Джеймс сел на взрослую метлу в пять. Пока родители пили с гостями чай в саду, он залез сарай и с гордостью оседлал старую метлу отца. Мышцы на руках сократились, ноги сильней сжали древко, момент прошел, и тогда во всем мире остался он один. Набирая высоту, поражался тому, насколько огромен мир. Трава под ним превратилась в волнистое море; Джеймс чувствовал, как изменяется центр тяжести, смещаясь влево, как нарастает готовность гравитации воссоеденить его с собственной тенью далеко внизу. Он отклонился правей, пытаясь сохранить равновесие, затем снова влево, и так до тех пор, пока метла не полетела ровно. Это было сложней, чем когда он летал по цветущему саду на детской метле, которая не поднимается выше полутора метров и двигается со скоростью ленивца. Страх постепенно отступал, Джеймс немного расслабился, пролетев вокруг величественной сосны и коснувшись её пушистой колючей верхушки; поднялся выше, сравнявшись с темно-синей крышей дома. Спустя несколько секунд он понял, что за ним наблюдают. Позволил своему полю зрения расшириться, но не терял бдительности. Джеймс никогда не забудет выражение лица матери, когда она подносила ко рту чашку, подняла взгляд вверх и замерла, будто сраженная заклятием оцепенения. Как отец пораженно открыл рот, а затем его взгляд стал тем самым «тебе лучше либо приземлиться прямо сейчас, либо не приземляться вовсе». Фарфор тихо зазвенел, когда гости поставили кружки на стол, никто не издавал ни звука, боясь нарушить его сосредоточенность — первые зрители его полета, онемешвие от ужаса, который был ему сродни лести. Как только он спустился вниз, мама провела целый час, поочередно то обнимая, то крича на него. Отец был строг, но Джеймс все равно уверен, что заметил в его взгляде гордость и невольное восхищение. Все сказали что он бесстрашный, на что он пожал плечами и ответил: «это легко, прям как ходить». Это была неправда. Для Джеймса полет был лучше и легче, чем переоцененная всеми ходьба. Вечно разбитые колени, синяки по всему телу и все из-за того, что думал он медленней, чем бежал, спотыкаясь о свои же длинные ноги. Другие во время полёта боролись с метлой, с ветром, высотой и расстоянием. Когда он сидел на метле, она становилась его миром. Чувствовала его наклон и напряжение; Джеймс Поттер был спутником, а метла была его планетой.
[indent] После тренировок, с которых команда выползала потная и ненавидящая своего капитана, он оставался на поле ещё несколько часов. Выпускал снитч и раз за разом ловил. Но когда настроение оказывалось на уровне плинтуса, он просто летал. Немного удалялся от стадиона, касался рукой деревьев в Запретном лесу, видел своё отражение, стрелой несущееся к горам, в зеркальной глади чёрного озера. Был собран и спокоен; с в о б о д е н.
[indent] Он ловил и вновь выпускал свободолюбивый снитч, вновь и вновь. Закрывал глаза, считал до десяти, до ста, до тысячи. До бесконечности, если это вернёт равновесие. И когда на долину опустилась тьма, когда дождь наконец успокоился, Хагрид угрожающе помахал ему рукой, требуя уйти в замок. Великан был слишком добр к нему. Промокший до нитки, и дрожащий от каждого порыва ветра, Джеймс смог завлечь лесника разговором на целых пятнадцать минут, по истечении которых был отправлен в замок с двумя черствыми булочками в кармане. На этот раз никаких песен он не насвистывал, брёл по самым одиноким коридорам, не желая встречать кого-либо. Казалось, замок любит мародеров, рассказывает свои секреты и открывает тайны, позволяя проникать в самое сердце. Едва ли тут была дверь, в которую они не входили. Этот коридор казался заброшенным, свет от факелов был тусклым, а от ковра при каждом шаге поднималось облачко пыли; сквозь худые окна врывался ледяной ветер, атакующий стены замка. В кудрявую голову закралась идея остаться здесь, выбраться на парапет и пару часов курить в одиночестве, глядя на бушующую стихию. К сожалению, Карта была забыта в комнате, так что через минут двадцать тут бы оказались остальные мародеры. Так что для себя Джеймс Поттер решил пару вещей: ссора с Мэри — неприятно, но не смертельно, в отличие от стряпни Хагрида. Булочки с глухим стуком падают в одни из доспехов, которые тут же тихо лязгают в ответ. Джеймсу показалось, что звучало это очень положительно. Эти мысли улучшают настроение и день уже не кажется столь ебанутым.
[indent] Полная Дама издалека улыбается ему, поправляя прическу и глубокое декольте. Она, как и любая женщина, расцветала от их с Сириусом комплиментов, так что прощала все поздние возвращения и даже прикрывала мальчишек перед МакГонагалл. Джеймс открывает рот, но запинается о что-то, врезаясь головой в проем. Очки съезжают на кончик носа, он громко стонет проклятья, потирая ушибленный лоб. Портрет недовольно цокает, словно подобные непечатные слова оскорбили её бумажную душу, но спустя секунду воркует «Ты в порядке, дорогой?». Отряхивает ткань от пыли и грязного следа своего же ботинка, и резко отдергивает руку, когда в неё впивается что-то острое. Алый значок старосты похож на каплю крови. Поттер расправляет мантию в плечах, оценивающе разглядывая. Вряд ли Лунатик резко стал носить вещи такого размера, так что обладательницу мантии вычислить было не сложно. Он улыбается, закидывая мантию себе на плечо и вдыхая свежий аромат Лили Эванс. Она пахла весной, немного яблоками, немного сиренью. Свежим пергаментом, чернильными пятнами на пальцах. Джеймс Поттер мог бы назвать тысячу её ароматов, ни разу не повторившись.
[indent] Джеймс знал какую картину увидит в гостиной ещё до того, как портрет отъехал в сторону. Мародеры расселись у камина, заняв лучшие места: Сириус лежит в кресле, лениво листая магловский журнал про мотоциклы, Ремус дописывает сочинение, покусывая кончик темно-рыжего пера, а Питер дремлет на полу, навалившись на кресло. Поттер остаётся в тени несколько секунд, вновь подготавливая себя к любимой роли и прогоняя из сердца тоску. Сцена рассыпается, едва он делает шаг внутрь, все они приходят в движение, будто только и ждали его возвращения для продолжения жизни. Сириус даёт Питеру затрещину, тот чертыхается, опрокидывает чернильницу Ремуса, и испуганно смотрит по сторонам влажными крысиными глазками. Люпин закатывает глаза, выдирая свой пергамент из под иссиня-чёрной жидкости, стремящейся уничтожить все его труды. Динамика их отношений и движений всегда столь занимательна. Поттер смеётся чуть громче, чем стоило бы, все взгляды обращаются к нему и со всех сторон эхом отдаются тихие смешки. Он дома. Питер смущенно трёт затылок и Джеймсу его почти жаль. Каждый из них мог задеть Хвостика, словом, действием, чем угодно, но тот упорно терпел. Огрызался, показывая узкие зубы, которыми вполне мог бы порвать кому-нибудь глотку, если бы был смелей. Но если уж кто и может портить ему существование, так это только мародёры. По-настоящему Джеймс теряет над собой контроль, когда жизнь несправедливо обходится с его друзьями. Если бы Поттер только задумался о том, сколько на свете несправедливости, он бы, наверное, взорвался. Он едва мог терпеть ту малую толику о коей знал — правая, ведущая, почти всегда сжата в кулак, почти постоянно хочется набить кому-нибудь морду; магия ведь не даёт такого удовлетворения, какую может дать удар — и кровь из носа у мудака, конечно же. Джеймс понимает, что с палочкой вышло бы изящнее [Блэк сказал бы «благороднее»], но Джеймсу плевать. Самое печальное в этом то, что несправедливость идёт об руку с каждым из мародёров — с каждым, кроме Поттера. Будто он украл их счастье, будто был лишним в их печали. Потому-то Джеймсу иногда настолько тошно: у него есть то, о чём в тайне грезят его друзья; у него есть всё, а он, по законам устройства мира, почти никак не может с ними поделиться собственной радостью; она, в свою очередь, омрачается печалью незаслуженно обделённых Ремуса, Питера, Сириуса — и Джеймсу кажется, что у него нет права на счастье. Каждый из мародёров несчастен по-своему, у каждого своя печать на груди, и невольно приходится сравнивать — какая же хуже, какая чернит сердце сильнее прочих. Кажется, что хуже всех Сириус — потому что у него забрали то, без чего Джеймс сам бы не смог. Семью и самых близких друзей принято сравнивать с тихой гаванью, в которой можно переждать бушующий в море шторм, с опорой, на которой держится всё существование; для Джеймса же они — воздух, то, без чего ничего не получится, без чего люди умирают в течение пяти минут от асфиксии. Родители и друзья были его миром, точкой опоры, смыслом его существования. Убрать кого-то — и Джеймс Поттер рухнет на колени, не в силах продолжить путь, свернётся на промозглой земле в тугой комок и будет молиться о их возвращении или обмене на его, Джеймса, жизнь. У Сириуса семьи не было при живых родителях; он выжжен с портретов, стёрт из памяти будущих поколений, а ведь Поттер не знал человека достойней и преданней. Джеймс хотел бы залатать эту дыру его в груди, написать имя друга на всех полотнах, выцарапать в истории мира ногтями, если бы знал, что эта помощь хоть что-то изменит. Ведь все его старания были напрасны — Сириус видел в коридоре брата и снова нырял в ты пучину, из которой Джеймс его с рыком вытаскивал. Ремус носил штопанные мантии и читал поддержанные учебники, но упорно не принимал материальной помощи от своих богатых друзей; в хранилищах Поттеров и Блэков столько золота, что хоть жопой жуй, но в Ремусе благородства и гордости было ровно столько же. Питер хотел бы популярности, хотел любви и признания, но каждый раз, когда Джеймс пытался ему это дать, крысёныш лажал; он хотел волшебную пилюлю, но все это было упорной работой, которую он делать не хотел. Видимо, его, Джеймса, судьба — нести вместе с ними это горе, скрывая его за широкими улыбками, искромётными шутками, а одинокими вечерами заливая, топя его в огневиски; так делают взрослые, он видел это в других семьях, где у каждого из супругов в атласных мантиях по дюжине скелетов в шкафу, припорошенных мириадой незабытых обид. На сотне званных вечеров, где на маленького мальчишку не обращают внимания, Джеймс гулял по старым особнякам и открывал шкафы, здороваясь со всеми скелетами в них.
[indent] Форма до неприличия грязная, с ботинок всю дорогу осыпается влажный песок, метла заляпана грязью и пылью, но он все равно прыгает на свободное место, перекидывая длинные ноги через подлокотник, по пути выхватывая со стола коробочку с шоколадной лягушкой.
[indent] — Дервент Шимплинг, — читает он в полумраке с полным ртом и затем хитро прищуривается в сторону Сириуса, — Первый человек, съевший ядовитую тентакулу и выживший. Вот так достижение, вон Сириус её килограммами жрет в Хогсмиде, так где карточка с этим обаятельным ебальником?
[indent] Ставит карточку на ребро, придерживая указательным пальцем, а другой рукой щёлкает по ней в сторону Питера и, когда она с глухим шлепком бьет друга по лицу, снова смеётся. Педдигрю раздраженно отбрасывает карточку в камин и мистер Шимплинг начинает метаться по изображению, пытаясь спастись от пожирающего его огня.
— Да-а-а, Пит, ты оказывается очень кровожадный крысёныш.
— А ты просто пафосный олень.
— Твоя правда, — Поттер щёлкает пальцами в воздухе и снова издаёт тихий смешок. С момента, как они стали анимагами, прошло уже почти два года, но шутки про животных оставались актуальными. Ведь было что-то забавное в том, как после превращения Питер жевал все исключительно передними зубами, Сириус инстинктивно бросался вперёд, если замечал мяч, а Джеймс топал так, будто все ещё имел копыта и получал несварение, если съедал что-либо кроме салата. И до сих пор находились люди, пытавшиеся узнать почему столь резко мародёры стали называть друг друга идиотскими прозвищами. Они тихо смеялись, рассказывая выдуманные истории и затем слушая сплетни. Джеймс горячо любил ту, в которой говорили, что отцом Сириуса на самом деле был Гримм. Или ту, в которой говорили, что Джеймс гордо оседлал оленя и голый проехал по запретному лесу, освещая себе путь мечом Годрика Гриффиндора. Интересно, в какую историю верила Эванс? Интересовалась ли она их прозвищами вообще?
[indent] После первого превращения не было причин торжествовать — можно было только благодарить судьбу за то, что столь идиотская идея никого из них не убила, что они охотно делали на пути к замку. Поднимали воображаемые, но полные до краев бокалы к небу, лили невидимое питье на землю в качестве даров Земле, Мерлину, судьбе или тем силам, которые позволили им развлечься и выжить, осознав, что ничего большего за этим не было. А затем, спустя всего несколько часов, украли из Хогсмида несколько бутылок огневиски и наполнили настоящие кубки.
[indent]От тепла огня все его тело, окоченевшее до самых костей, наконец начинает оживать, но с каждым вдохом в пространство вылетает тихий хрип. В горле уже немного режет, так что его задача «избегай Эванс любыми способами» почти что завершена. Джеймс гладит грязную метлу, послушно парящую в десятке сантиметров от пола, кончиками пальцев, нежно [и н т и м н о] ощупывая каждый скол или трещину. Каждый год Поттер получает новую модель мётлы, самую резвую, самую маневренную; отец покупает их и приносит домой вот уже шесть лет, так что Джеймс не видел нужды в том, чтобы беречь очередную игрушку, которую с лёгкостью заменяли родители; ровно год любил и почитал каждую из них. Он резко встаёт и, продолжая разговор через половину гостиной, идёт в комнату за набором по уходу. Да, скоро эта метла отправится в сарай, но не оставлять же её в таком виде, он все таки не зверь.
[indent]— Поттер, — Эванс произнесла его фамилию холодно, словно клеймо. В последнее время каждое слово, сказанное ему, будто отзывалось язвами у неё во рту и причиняло боль.
[indent] Щека Джеймса дёрнулась.
[indent] Он бы давно хотел ей прошептать: «Пожалуйста, целься наконец уже в голову — моё сердце не пробить ни единым грубым словом». Уже три года под шквальным огнём из любви и из боли выстоял, ему давно не страшны ни свинец, ни стекло, ни олово. Отношение Лили менялось ко всем вокруг, кроме него. Наверное, мысленно била плетьми, убивала под гильотинами, как котёнка топила в зеленых болотных заводях. А он вставал каждый раз, сплюнув мокрую тину, и наблюдал за сиянием Веги на юго-западе, бросаясь фразами о красоте её волос под лунным светом. Под пощёчину с наслаждением подставлял другую щеку — лишь почувствовать тепло её руки на своей обветренной коже. Джеймс впивается глазами в её лицо, такое красивое, холодное, чуточку высокомерное.
Хриплый смех Блэка звучит совсем как лай собаки, он громко шепчет «удачи», хлопая его по плечу, и гордо удаляется в комнату, за шиворот ведя за собой Питера, словно нашкодившего ребёнка. Проходя мимо Лили, он игриво подмигивает и будто по секрету сообщает:
[indent] — Цветочек, я думаю Сохатому сейчас охуеть как совестно.
[indent] Раньше Поттера безумно злило то, как Сириус обращается с Эванс. Вальяжно, раскрепощено, так, как Джеймсу с ней обращаться не позволено; будто они близкие друзья. Ревность съедала его изнутри, бросая кулаки и оскорбления на друга. Понадобилось несколько вразумительный речей от Ремуса чтобы понять, что Сириус никогда не коснётся Эванс и все его подкаты не значат ничего. Джеймс едва сдерживает смешок и прикрывает глаза, готовясь к новой порции женской ненависти. Уж в этом он сегодня искупается сполна. Лили Эванс в качестве личного преподавателя_партнера по наказанию — почти что эротическая фантазия [ Блэк сразу не поверил такой удаче], а ещё созданный специально для Поттера круг ада. Сначала было если не смешно, то весьма забавно, потом застрявший в горле хохот сменился помноженной на раздражение злобой: всё бежишь от неё, бежишь, а она нагоняет, да ещё и метает в спину ножи, каждый из них впивает в плоть глубже другого — Поттеру очень хуёво — загнанным в угол зверем быть не хочется, да приходится. Решение Слизнорта было сюрпризом в равной степени для них обоих, только вот Поттер вообще всё это затеял лишь для того, чтобы отвлечься от источника своих проблем, а не с тем, чтобы записаться к нему на личные аудиенции.
если ты — свет, то тьмы не страшится даже тот, кто в беде, в крови и холодной саже, тот, кто виною топится и вином; тот, кто себя теряет в себе самом. |
|
[indent]— И тебе привет, Эванс, — Он наклоняет голову и улыбается той улыбкой, от которой все девчонки сходят с ума, но ледяная королева непреклонна. — Часто ты смотришь как я наслаждаюсь жизнью? Я же говорил, что однажды ты будешь бегать за мной. И как тебе? Немного... — Больно? Уничтожающе? Раздражающе? Джеймс старательно подбирал слово, стараясь не выдать обиду, лежащую на груди. Его голос хрипит и срывается [от начинавшейся болезни или обиды; кто разберёт?]— Неприятно, не находишь? Схожу в душ и подойду, но если тебе так не терпится, можем начать прям там.
[indent] Поттер шутит по привычке, беззлобно и беззаботно. Его заискивающий взгляд сегодня выглядит вымучено и грустно. В этом он копировал жесты Сириуса, у которого «собачьи глаза» получались необыкновенно естественно; весьма удивительно, да?
Слова о Мэри задевают его, но Поттер лишь хмурится, поправляя очки. Неужели Эванс и правда все это волнует? Нет, это, конечно, какая-то шутка и злой вымысел, Лили не интересовал он, она лишь хотела защитить подругу и снова показать всему свету какое же Поттер животное. Тупой, эгоистичный индюк, чей мозг размером со снитч, но и им он не пользуется, думая лишь той головой, что находится в штанах.
[indent] — Мэри рыдает из-за собственных тараканов, которые не дают ей спокойно жить. — В своей злости Лили всегда особенно прекрасна, но сегодня что-то было не так. Джеймс внимательно осматривает её лицо и наклоняется вперёд, отмечая, что глаза и щеки немного припухли. Но она будто все равно пытается казаться сильной и дерзкой, выгибая бровь и прикусывая розовые губы. Слова рвутся против воли, ему просто хочется увидеть эмоции на её лице. И плевать что это будет. Джеймсу просто хочется чтобы Лили чувствовала к нему хоть что-то. Ссора с ним могла бы встряхнуть её, заставила бы забыть печаль, что омрачила день. У злости Лили есть свой собственный цвет: её злоба румянцем растекается по щекам, подкрашивает живостью изумрудные глаза, резкость добавляет движениям. Поттеру нравится, как она меняется, ещё больше ему нравится, что она меняется из-за него и по его воле — и тогда даже не кажется глупостью, что однажды она будет [не сомневайтесь, будет ¡] так же, давясь настоящим, задыхаться и стонать от удовольствия под его руками. — Ты плакала потому что грустишь из-за нашего расставания или потому что радуешься ему?
[indent]Не дожидаясь ответа, Джеймс салютует девушке двумя пальцами и бежит в комнату, перепрыгивая через две ступеньки. Взгляды мародеров снова обращаются к нему, Поттер недовольно бурчит «Не спрашивайте» и бросает грязные вещи на кровать. Метла громко падает на деревянный пол, а он даже не оборачивается.
[indent]Первые минуты он стоит под едва тёплой водой, ожидая, пока сердце выпустит весь накопившийся пар. Лили Эванс, её взгляды, её близость. Это все было настолько слишком для него, что Поттер вновь подумал о побеге. Она ведь не сможет зайти к ним в комнату, ступени просто не позволят, а завтра он не явится на занятия, сославшись на болезнь. В конечном итоге Лили сделает все одна, обидится и прекратит обращать на него всякое внимание. И тогда его сердце, на котором уже едва ли есть место для новых швов и заплаток, наконец успокоится. Он был пациентом с диагнозом, которого не мог понять. Самая древняя, самая коварная и злая болезнь. Все так умиляются подобным историям. Ах, он любил её столько лет! Но никто из них не представляет, что каждый день в его внутренности будто вонзают нож и проворачивают с ангельской улыбкой. Крутят, крутят, крутят, пока он от отчаяния не начинает жалобно скулить имя своей ненаглядной. Джеймс засыпал и просыпался с мыслями о Лили Эванс, бился в лихорадке, но есть на свете истории о неразделенной любви, что счастьем не заканчиваются. Мысли о ней затягивают в животе тугой узел. На веках отпечатывается её идеальное лицо, чуть дрожащие губы; и запах, Мерлин, что это за запах. «Только не сейчас», думает он, выкручивая кран холодной воды. Правда была в том, что теперь при каждом их столкновении, у Джеймса будет неистово стоять на Лили Эванс, а он как идиот будет юлить, сбегать и избегать рыжеволосую.
[indent]Джеймс ногтями трёт бледную кожу, смывая остатки пота и грязи ногтем большого пальца. След становился от белого яростно-красным в момент, и он завороженно изучает это. Несколько минут просто стоит, упершись лбом в светлый кафель, позволяя прохладным каплям катиться по коже, набирается мужества для очередного удара. Иногда, когда Лили зла, она говорит ужасные вещи, Джеймсу хочется спрятаться и наконец зарыдать от бессилия. Когда он остаётся в одиночестве, все её колкие фразы врезаются в память и приходится со всей силы сжимать веки, не давая слезам выхода. Сегодня она зла, сегодня он снова получит клинок в сердце, а завтра будет зализывать раны.
[indent]Поттер разглядывает открытый шкаф с таким видом, будто собирается на званный вечер и выбирает лучший смокинг. Лучшими в этот вечер оказываются чёрные джинсы, футболка и магловская красная толстовка, на которую они с помощью магии нацепили герб Гриффиндора. Он ерошит влажные волосы и заталкивает в передний карман найденную мантию, волшебную палочку небрежно заправляет в задний карман, хотя их неоднократно пугали тем, что она шальным заклинанием может оторвать ягодицу.
[indent]— Восхищен твоей выдержкой, Эванс, боялся, что ты проберешься ко мне в душ чтобы оглушить и прям голого притащиться сюда, ведь зелья не терпят отлагательств.
[indent]Гостиная почти опустела, Лили сидит с пергаментом у камина, её юбка немного оголяет бедро и Джеймс едва не воет от отчаяния. Девчонки ведь специально делают такое? Отводит взгляд к огню, желая, чтобы шальная искра выжгла ему глаза. Садится напротив, вжимаясь в спинку кресла и выкладывая на стол мятый пергамент, серое перо и криво свернутую мантию.
[indent]— Кстати, смотри, что обнаружил в коридоре. Слышала о древнем писании, в котором говорилось, что если за возвращённую вещь девушка не заплатит поцелуем, то останется несчастной и одинокой? И чем откровенней и дольше поцелуй, тем она будет счастливей. А я тебе желаю только счастья, Эванс.
[nick]JAMES POTTER[/nick][status]tvoj nightmare[/status][icon]https://funkyimg.com/i/2YVaH.png[/icon][character]вот уже 7 год протираю задницей школьную скамью, натираю до блеска котлы во время наказаний и дарю факультету победу в кубке школы. о, привет,<a href="http://darkgene.f-rpg.ru/profile.php?id=3"> Эванс</a>, может прогуляемся? [/character]