Kellen Redford Scamander
| Келлен Рэдфорд Скамандер |
о способностях и артефактах:
Палочка - ель, сердечная жила дракона, 10,6 дюймов
Цепочка с маленькой луной — с самого детства он носит это на шее как воспоминание о почившей миссис Скамандер; бабушка всегда касалась луны волшебной палочкой, забавляя внука сиянием, что исходило от кулона в тот момент. О чем Келлен не знает: в тот момент бабушка усиливала артефакт, который работает даже после ее смерти и блокирует способности леглемента, коими с самого рождения обладал мальчик. Не желая, чтобы ребёнок проходил все те же страдания, что и Куинни, вся семья решила найти если не лекарство, то хотя бы некий пластырь от болезни. Всяческие зелья и заклинания не помогали, но давний знакомый семьи смог обратить заклинание против леглиментов. Цепочка не снимается даже в самых крайних случаях.
Синий бархатный мешочек с заклинанием незримого расширения — по сути своей Келлу не принадлежит, ведь там джарви хранит все своё награбленное имущество. Барахло постоянно перебирается, так что если Келлен попытается вернуть вещь владельцу, то останется без пары пальцев.
Келлен абсолютно и бесповоротно плох в бытовой маги, которая непокорна ему абсолютно, залечить рану он тоже не сможет. Хорош в том, где магия не стоит во главе процесса: варке зелий, общении со всевозможными живыми существами, полетах на метле. Благодаря пробивающимся способностям леглимента [неожиданно] хорош в прорицаниях, но данный факт старается позабыть в любом удобном случае.
Последний год тренируется в боевой магии [успех 40/60, где 60 - это быть обсмеянным хорьком-переростком]. Патронуса вызвать если и сможет, то телесной формы он никогда не примет, хотя хорёк поклянется, что видел там собственное очертание.
о вас:
[indent] Келлен будто бы родился под светом софитов, что нетерпеливо выжигают глаза, ожидая начала циркового выступления. В этой истории на арене были лишь знаменитые, уважаемые и экстраординарные личности. Каждый - неогранённый алмаз потрясающей красоты; жемчужина среди кусков камня. Как оказалось, тяжело сиять ярче прочих когда этим занимались твои родители. Если не упоминать имен, то отец его был обладателем многих вредных привычек. К примеру, говорить о некоторых вещах так, будто он герой старинного романа: " Келлен, твоя мама иногда идет путем грома - она без колебаний и угрызений совести не позволит причинять зло другим, но ты должен идти путем воды, что никогда не стремится преградить кому-то путь, но и не даст преградить пусть самой себе. Она течет свободно, она не берет ничего чужого и ускользает от всех, кто желает её пленить. В каждой его поучительной фразе было слово, которое значило для него что-то особенное. Четырехлетний Келл часто скептически морщил брови. Это было странно.
[indent] Тяжело быть особенным когда твой отец выпустил несколько томов с изучением самых невероятных существ [многих из которых он умудряется держать в, мать его, чемодане]. Тяжело быть особенным когда твоя мать - выдающийся аврор своей страны, учувствовавшая в войне против темного волшебника [и тоже не удержалась от написания пары десятков трудом о магических существах]. Тяжело быть особенным когда твоя тетя - в совершенстве владеет невербальной магией; [и факт, о котором за столом не упоминают: помогала тому самому темному волшебнику взойти на престол]. Тяжело быть особенным даже тогда, когда твой дядя признан героем волшебной части Первой мировой войны и был одним из тысяч волшебников, выступивших против чрезвычайного законодательства министра Арчера Эвермонда, запрещающего британскому магическому сообществу вмешиваться в ход магловской войны. Тяжело соперничать даже с дядей магглом, ведь он абсолютно без каких-либо магических сил помогал всей звездной компании, а затем открыл весьма прибыльную пекарню.
[indent] Словом, жизнь мальчика никогда не должна была пойти по идеальному плану в котором его хвалят за незначительные достижения вроде значка старосты на груди. Все эти незамысловатые факты накладывают на самооценку отпечаток, небольшой флер ощущения собственной никчемности если к десяти годам ты не остановишь пару войн, а к пятнадцати не напишешь тридцать семь тысяч трудов по уходу за синей болтрушайкой. [Келлен, к слову, ни то, ни другое к своим годам так и не сделал]. Единственное, что хоть как-то успокаивало - старшая сестра того же не сделала. Келлен смотрит на Артемиду с восхищением, у него аж немного сдавливает грудь от восхищения сестрой.
[indent] В детстве за каждым шагом следили, словно вот-вот совершится нечто невероятное; быть может, вместо первого шага он должен был сделать сальто, или волшебная палочка должна была быть не абы какой, а той самой бузинной; быть может, директор школы должен был каждый день хвалить его перед всем большим залом. [На деле же все родственники с замиранием сердца осознали, что вместе с первыми словами он иногда повторял их мысли, дублируя способности своей одаренной тетушки]. Ничего невероятного не происходило, ожидания родственников оставались лишь их ожиданиями, Келл рос как пережженный солнцем цветок.
[indent] Практически всё свое детство Келлен провел вместе с бабушкой. Вместе с миссис Скамандер юное дарование приглядывало за гиппогрифами, а иногда они и вовсе плевали на все и пускались в путешествия [во время которых присылали родителям различные открытки с дерзкими и саркастичными подписями], побывали во многих европейских странах, посещали балы и светские вечера. Слова бабушки всегда звучали мягко, почти нежно и — одновременно с долей сожаления, как если бы где-то между букв притаилось предательское «но». «Ты мой волшебный мальчик»; «ты такой особенный». Оно всегда там, конечно, таится, дожидается болезненного момента. Меж слов, меж выверенных взмахов волшебной палочки, как если бы те были попросту чём-то простым или понятным вроде почесывания кончика носа когда назойливая волосинка щекочет его, заигрывая с летним ветром. Во время поездок Келлену будто лучше спалось; особенно в те моменты, когда появлялись давние друзья бабушки [естественно, это были лишь тщетные попытки обуздать леглеменцию]. В одной из таких поездок ему досталась цепочка с маленькой луной. Мальчик счел это знаком судьбы и решил никогда не расставаться с кулоном, ведь в свой последний вечер в Париже, на прощальном ужине он познакомился с чудесной белокурой девчонкой, что представилась ему Луной. Келлен был настолько очарован юной француженкой, что пообещал обязательно жениться на ней. Это было первое лживое обещания в той бесконечной череде, что последовала дальше.
[indent] Поступление в Хогвартс стало глотком ледяной воды в жаркий день: вроде бы освежает, а вроде бы и рот онемел, да в в придачу зубы сводит. Было забавно попасть на факультет умников, коим он себя никогда не считал. Приходилось выкручиваться, изворачиваться. На первых курсах он частенько прятал в коморке спальный мешок — исключительно на случай если его логика даст сбой и загадку разгадать не получится. Многие на факультете говорили, что у магии есть свой вкус. Боевые заклинания похожи на острые специи, обжигающие язык. Исцеляющие заклинания – нежные, словно бы прохладные, оставляют на губах привкус мятного листа. Даже мелкая бытовая магия имеет свой особый вкус где-то на задворках сознания да кончике языка. Истинный волшебник знает их все; у него идеально получается даже самое мелкое волшебство. Что же Келлен? А он понятия не имел, каков вкус магии. В том-то и беда. На кончике языка, уздечке, нёбе — магии там не было. Прикасался рукой к луне, что пряталась под одеждой и, кажется, будто ощущал как металл нагревается от его тщетным магических попыток. Келл часто улыбался – единственный способ не выказывать страха, который скручивал внутренности в тугой комок каждый раз, когда из волшебной палочки с первого раза не вылетало ни единой искры. Келлен хоть и не был умён, как прочие однокурсники, но отлично понимал: демонстрировать противнику свой испуг – не самая эффективная тактика. Так что он улыбался и учился хитрить. Келл не всегда быстро соображал, но кое-что далось без труда: оправдания, блеф и правдоподобная ложь.
[indent] Лучше всего у него получается примерно три вещи:
Предельно честно произносить: "значит, я приложил недостаточно усилий," и улыбаться так, что от его улыбки на улице начинает смеркаться; выводить едва знакомых людей на негатив; так Келлен выживал во враждебном ему мире: заставлял своих противников потерять самообладание в отчаянной надежде получить некоторое преимущество.
И, конечно же, выигрывать однокурсников в карты, желательно со ставками вроде эссе или помощи в заклинании.
[indent] Сперва все было похоже на одну большую пытку, но затем мальчик понял правила этого мира и перестал барахтаться на поверхности, позволив течению нести себя. Не строил планов, лишь оценивал происходящие ситуации; рисовал в голове карты мира и разыгрывал их. Ведь магия это изученные и предсказуемые последовательности. Как не странно, к концу пятого курса он был достаточно хорош. Магия, чьё дыхание в нем будто и не теплилось совсем [Келлен списывает это на шок от смерти любимой бабушки], наконец проснулась. К сожалению, умнее прочих он не стал; но вот хитрее остался.
[indent] Однажды во время летних каникул Келлен устроил бунт, не выдержав давления со стороны своего одаренного семейства. Ведь, о великий Мерлин, он не стал старостой; не стал капитаном команды; и даже не пошел в сборную по шахматам. И упрек, сказанный в тысячный раз, хоть и из добрых побуждений, сдавил шею невидимой удавкой, последней каплей упал в плотину терпения и та наконец прорвалась. Стоит ли упомнить, что после того побега из дома, назад его вернули в веревках, будто преступника? Наверное, друзья родителей чересчур перепугались пропажи золотого наследника. Эпизод был совсем незначительным, но он до сих пор язвительно сообщает всем что знает всё о волшебных наручниках.
[indent] После окончания школы они с друзьями посвятили целый год поездкам по стране. Это было тем самым чувством когда ты наконец выходишь на свежий воздух после душного помещения. Никакого контроля, никаких упреков, абсолютно никто не знает чей он родственник. Во время путешествия им повстречалась невероятная девушка: смелая, умная, дерзкая, она будто во всех видела врагов и сразу же готовилась принять бой. Она четко знала чего хочет и понимала как это получить, так что свадьба была вопросом времени с тех пор, как она впервые Келлу улыбнулась. Какое-то время изучал драконов, но те не были тем самым, о чем Скамандер мечтал. Прожив несколько лет в чужой стране, но так и не найдя себе достойного места, попытался уговорить жену переехать в Англию. Это был абсолютно неравный бой, тем более, что в их любовном треугольнике одной стороной стояла её нерушимая любовь к работе. Поцеловав бывшего мужа в щеку, она шепнула это так тихо, что едва ли Келлен мог быть уверен в том, что все это не было игрой его воображения: «я думаю, что люблю тебя, Келлен Скамандер, но не могу знать это наверняка, пока не встречу того мужчину, каким ты однажды станешь, устав быть мальчиком, которым некогда был.» Как могло что-то, настолько обидное, быть настолько вдохновляющим? Ведь он всю жизнь чувствовал себя неполноценным. Слабее и глупее однокурсников, далеко не таким решительным, как мать и не таким мудрым как отец, не таким твердым, как Артемида. Даже маленьким мальчиком он знал, что никогда не станет и вполовину таким мужчиной, каким был отец. И вот теперь, услышав эти слова, он будто наконец понял. Не нужно пытаться обмануть всех, убеждая в том, что он достоин своей фамилии; нужно просто найти свою тропинку. И с тех пор, как эта простая истина поселилась в голове, Келл наконец понял, что смотреться в зеркало каждое утро не так уж и плохо.
[indent] После возвращения на родину Келлен решил, что хотел бы создать собственный заповедник. Небольшой оазис мира и спокойствия, где любой волшебник мог бы собственными глазами увидеть фантастических существ о которых лишь читал в книгах; где спасенные существа будут жить еще сотню лет. В одном из своих путешествий, ведомый пронзительными криками, наткнулся на группу егерей, что издевались над крупным хорьком, запертым в клетке. После непродолжительного боя зверек был выпущен на свободу и скрылся в лесах, но в ту же ночь маленькие коготки нетерпеливо барабанили в окно спальни. На подоконнике сидели два джарви, один из которых настойчиво толкал другого. Если вы никогда не были близко знакомы с Джарви, то следует вообразить, что какой-нибудь пьяный бог одарил хорька пушистым хвостом, внушительными размерами и огромным желанием обматерить и сожрать всё, что движется. После все то же божество наградило своё творение темпераментом вора. И шантажиста. И, вероятно, серийного убийцы. Серийного убийцы, которого собственная мать привела поблагодарить за свое спасение. Джарви редко общаются с людьми, а если и делают это, то неохотно и весьма своеобразно. Спасенный джарви смачно укусил Келлена за палец, а после заговорил. Как оказалось, каким-то образом Келлен теперь мог его понимать, хотя изо рта второго хорька доносился лишь приглушенный свист.
[indent] Пару дней спустя тот же самый джарви ночью явился к Келлену вновь, но на этот раз повод был весьма и весьма испуган. Обиженные жизнью и оскорблённые егеря решили, что мстить волшебникам - это низко, а вот поджечь целую стаю джарви - поступок весьма благородный. Келлен едва ли может сказать, что успел. Куча обугленных трупов, запах жженой шерсти и уничтоженная колония. С того самого дня джарви [выбравший себе благородное имя Даркин] живет с ним, отказавшись от жизни в заповеднике. Как можно, ведь там живут неотесанные и глупые твари, а он доблестный и умный представитель своего рода. Доблестный и умный представитель обожает воровство и каждый день тащит у Келлена пару серебряных монет [которые Келлен обязан носить на поясе в мешочке]; еще его привлекает теплая ванная с тех пор, как он случайно рухнул в нее, решив, что Келлен тонет. Спустя какое-то время джарви так привык к комфорту, что сопровождал Скамандера всюду, а потом и вовсе путешествовал на его плече.
[indent] Несколько месяцев назад Ньют вновь завел с сыном разговор о работе в министерстве, обещал помочь с заповедником в обмен на помощь в работе. Аргументы о возрасте и и желании уйти на пенсию взяли свое, так что теперь Келлен Скамандер по утрам надевает дорогую мантию, под которой прячется рубашка, на плечах которой десяток мелких дыр от когтей Даркина, и отправляется в Министерство Магии.
о том, куда слать сову:
@pollundra
[indent] Пятому всегда м а л о.
[indent] Хочется пространство и время рвать зубами, а ему позволяют лишь пальцами перебирать неловко. Он мог бы увидеть рассвет человечества и закат мира, мог узнать тайну пирамид и помочь открыть огонь, но вместо этого стоял в меловом кругу и пытался перенестись в разные углы комнаты по щелчку пальцев Реджинальда Харгривза. Для него эта задачка давно уже не ореховая скорлупа о которую можно сломать молочные зубки; по сложности это на уровне поиска чистых носков рано утром. Ему с самого раннего детства папа с ложечки скармливал перемолотые в пюре сказки о величественных героях. Ложечку за маму, за папу, за справедливость, за твои будущие свершения, за ваши с братьями и сестрой [лишь одной из двух // ноздри втягивают воздух резко и раздраженно] великие победы, за громкие заголовки и сувениры с вашими лицами, выпускники Академии Амбрелла. Ты вырастешь и станешь героем и тоже будешь воевать, все так же будешь носить маску, пусть все и будут знать твоё имя [номер, просто номер]. Пальцы невольно скользят по нитям, образующим на пиджаке цифру пять. Порядковый номер его экстраординарности, его значимости. Все думают, что первый — лучший, но на деле иерархию считали снизу вверх и первый был худшим. Бесполезная сила, что не сдерживается умом. Лютер похож на щенка золотистого ретривера, он счастливо машет хвостом когда видит Эллисон и грустно опускает голову, когда она проходит мимо, он предан отцу и его идеалам. [indent] Идиот.
[indent] Разрывает рукой пространство сильней, чем положено: шершавая древесина двери впивается в кожу, он чувствует ее ладонями, чувствует каждым позвонком. Во рту злость разливается, заполняет медленно всё тело. Папа никогда бы не позволил себе цокнуть языком, но этот мысленный жест повисает в воздухе вперемешку с разочарованием. Пятый прикусывает кончик языка, молчит, вспоминает: раньше слова лились из него потоком, кусачие и правдивые, резали будто бритвой. У них был хороший учитель, об этом его семья знает все. Ни одной тренировки без унижений, ни одного завтрака без упрека. Слова раньше давались на порядок проще, не отзывались болью загнанного животного, а солнце всходило там, где ему полагалось. Пятому нравилось раскрывать рот в ответ, нравилось видеть, как топится лед терпения у отца, как мать поджимает губы и как Лютер мысленно просит заткнуться [в слух не скажет ничего, он папочкин любимый щенок, он послушный как золотая рыбка которую просят не выходить на сушу]. Сейчас бравады в нем немного поубавилось, это заслуга Вани, которая испуганно таращит глаза и качает головой, зная, что его ждет очередное наказание.
[indent] А Пятому плевать, а Пятому мало.
[indent] Мальчик без имени учится не отказывать себе в желаниях — делает, что вздумается, что хочется, а не то, что нужно и правильно — выдуманное кем-то другим в вечное наказание. Пятый учиться себя не винить, не стыдиться — едва ли не впервые думает сначала о себе, а лишь потом о прочих, но чаще всего ни о ком не думает в принципе, так ведь легче, так проще. Пусть воспитывался героем, это не значит, что обязан все муки каждого из несчастных через себя пропускать [если каждому попытаться помочь, то и столетия не хватит, так может лучше помочь себе?]; дар дан ему, чтобы он был сильнее, быстрее, лучше всех прочих, а не затем, чтобы он рассыпался под гнётом меловых кругов и невозможности поменять ход истории. Кулаки сжимаются, чуть отросшие ногти впиваются в нежную кожу; Пятый упрям как баран и отступать не намерен. Реджинальд велит вернуться назад и попытаться снова, снова и снова и снова и снова. Не в этот раз. Голос отца звенит очередным стаккато, разрушая всё, что только можно — в особенности людей [детей]. Пятый смотрит прямо в пол и представляет, что он — рупор для немого, ходули для парализованного, книга для запущенного случая дислексии. Ему навязывают выборы и роли, он их отпихивает с упорством, думает о том, что сможет гордиться собой позже, в глаза отца смотреть избегает, хороша храбрость, когда боишься поднять взгляд [но никому об этом знать ведь не обязательно].
[indent] — Нет, — Мальчик с тысячей имен, мальчик без единого имени, мальчик-цифра со сжатой до скрипа челюстью наконец поднимает глаза и поясняет старику. — Я не буду как твоя послушная жаба прыгать по углам. Доброй ночи, отец.
[indent] Дверью не хлопает [потому что незачем], просто
[indent] [indent] делает
[indent] [indent] [indent] шаг
[indent] [indent] [indent] [indent] в
[indent] [indent] [indent][indent][indent]пустоту
[indent] На чердаке душно и воздух вешает на шею липкое ощущение того, что ночь никогда не кончится. Пятый сбрасывает пиджак на пыльный пол и распахивает окно, впуская немного шума/света/воздуха и жизни. Направляется в розетке, по пути задевая дрожащими пальцами стеклянные шарики гирлянды [те в ответ испуганно перешептываются мелодичным звоном]. Чердак когда-то был его личным укрытием, тайной крепостью, в которую можно зайти и спрятаться от мира высокопарных речей. Здесь было серо, уныло и в общем-то, довольно мерзко; трещины на стенах, пауки на потолке и мальчишка в углу, обнимающий худые коленки. А затем появилась она. Пятый и сам не понял как допустил Седьмую в свою святыню, как раскрыл ей свою тайну, как потом позволил приходить в любое время, как разрешил приходить сюда отдельно от него. Ваня как сорока тащила сюда весь хлам в надежде сделать место уютным.
Началось все с легкой уборки, а закончилось мягкими подушками и забавными светильниками. Пятый даже подарил ей на рождество собственноручно украденный небольшой холодильник, чтобы любимая содовая всегда была поблизости.
[indent] В этом полумраке все равно всё как-то суетно и маятно, слышны довольные голоса людей, которые сейчас получат горячий ужин, под потолком видится северное сияние. Пятый лежит на толстом ковре со странными узорами из снов наркомана и прислушивается к миру. Ночь была их временем — темноволосая девчонка с тонкими пальцами смотрела на него ясными глазами и доверчиво тянула руки, Пятый бережно прижимал её к себе, а после перемещения отпускал талию на секунду позже положенного. Ваня была здесь комнатным светильником, такой нужно носить в кармане, прижимать к груди; он тебя будет греть. Он тебя будет жечь. На самом деле, в руках Пятого было всё время этого мира; время, любое на его выбор. Каждая секунда прошлого и будущего, она для него одного, никто больше не увидит, поделиться хочется, но нельзя. Думает о том, что смог бы изменить столь многое, если бы позволил себе. Если бы наконец перестал колоть отца словами и стал укрощать его делом. Реджинальд воспитывает их на такой грани, будто хочет, чтобы однажды они вцепилась в его горло; вознесли или убили.
[indent] Шум затихает, Пятому не слышен звон столового серебра о тарелки. Закрывает глаза и представляет весь этот немой спектакль, глядит на лица братьев и едва сдерживает смех от важности Лютера. Взглядом неловко скользит по Ване, смотреть на нее хочется краем глаза, чтобы никто не заметил [даже сам Пятый]. Он Ваню представляет рядом с собой на чердаке, Пятый представляет её отчего-то в церкви и в старом городе, неважно, где оказывается Ваня, она подсвечивает собой помещение, Пятый отползает в тень с негромким ворчанием, баюкать обожженные руки. Черт возьми, она — его вечное чувство вины и она же его панацея. Это чертов катарсис разрывает Пятого уже тринадцать лет. Ему кажется, что за это время у него скопились морщины в уголках глаз, огонь совсем дотлел и в волосах скоро появится седина.
Ваня — прокаженная, но вы не найдете существа более прекрасного.
Ваня — поломанная избранная
Ваня — кусок мрамора, оживающая галатея.
Ваня чиста.
На руках Вани не было крови, а на руках Пятого её уже было слишком много.
[indent] Он раскидывает руки в стороны и мечтает провалиться сквозь ковёр, куда-то в бетонные плиты дома, затеряться меж арматур и рёбрами своими укрепить конструкцию. Отчего же силу его, такую безграничную и живую, держат и заставляют изучать мир на костылях? У Пятого в голове одни вопросы, что никак сквозь сжатые губы наружу не выскользнут. Быть может, легче ему просто уйти и сделать все самостоятельно? Откуда же отцу знать о том, как жить в гармонии с такими силами когда сам он был обычным богатым стариком? Верно, все было из книг; но и в них истина не была столь совершенной. Затхлыми мухами мысли жужжали в голове, доводя до саспенса. Оголенные нервы крутились в морские узлы и тогда, когда Пятый уже был готов соскочить с пола и отправиться куда глаза глядят, вдали скрипнула половица. Он ничего не услышал, полностью поглощённый своими идеями, под прикрытыми веками судорожно бегали зрачки, дыхание участилось. Он выглядел так, будто в любую секунду может взорваться; и взрыв этот откатит всё к нулю, станет тем самым, что сотворил вселенную.
